Михаилу Жванецкому, великому человеку - 80!

Назад в будущее
Ну слава Богу.
Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.
Я же говорил: или я буду жить хорошо или мои произведения станут бессмертными.
И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
А они мне кричали: "Все! У вас кризис, вы в метро три года не были. О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека. Теперь свобода личности выше народа".
Критика сверкала! Вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом. Это я.
А я всегда с бокалом, потому что понимал: ненадолго.
Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю. Когда все стали кричать: "Свобода!" - и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам.
Нормально все. Наши люди.
Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.
Ты ему запрети все, чтоб он нарушал. Это он понимает.
- Это кто сделал?

- Где?

- Вот.

- Что сделал?

- Что сделал, я вижу. А кто это сделал?

- А что, здесь запрещено?

- Запрещено.

- Это не я.

Наша свобода - это то, что мы делаем, когда никто не видит.
Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин.
Это и есть наша свобода.
Нам руки впереди мешают.
Руки сзади - другое дело.
И команды не впереди, а сзади, т.е. не зовут, а посылают.
Это совсем другое дело.
Можно глаза закрыть и подчиниться - левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать!
Так что народ сейчас правильно требует порядка.
Это у нас в крови - обязательность, пунктуальность и эта ... честность и чистота.
Мы жили среди порядка все 70 лет и не можем отвыкнуть.
Наша свобода - бардак. Наша мечта - порядок в бардаке. Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют.
Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.
To, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.
При диктатуре все боятся вопроса, при демократии ответа.
При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии -поездок и ограблений.
Крупного животного страха - одинаково.
При диктатуре могут прибить сверху, при демократии - снизу.
При полном порядке - со всех сторон.
Сказать, что милиция при диктатуре нас защищает, будет некоторым преувеличением.
Она нас охраняет. Особенно в местах заключения.
Это было и есть.
А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих обороняющихся, поэтому количество погибших в войнах равно количеству, погибших в мирное время... У нас...
В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться малообразованный человек, допустим, писатель или военный.
Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы.
Но это все якобы.
Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен.
И у него самого ясные ориентиры.
Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясен каждому.
В условиях свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике.
Где он в данный момент - неизвестно.
Его лай слышен то в войсках, то на базаре, то под забором самого Кремля, а чаще он сосредоточенно ищет блох, с огромной тоской по ужину.
И дурак понимает, что в сидении на цепи больше духовности и проникновения в свой внутренний мир.
Ибо бег за цепь можно проделать только в воображении, что всегда интересно читателям.
Конечно, писателю не мешало бы отсидеть в тюрьме для высокого качества литературы, покидающей организм. Но, честно говоря, не хочется. И так идешь на многое - путаница с семьями, свидания с детьми... Тюрьма - это уже чересчур.
Что сегодня радует - предчувствие нового подполья.
Кончились волнения, беготня, снова на кухне, снова намеки, снова главное управление культуры и повышенные обязательства, снова тебе кричат: "Вы своими произведениями унижаете советского человека", а ты кричишь: "А вы своим велосипедом его калечите".
Красота! Тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами имеет дело.
Сказанное оттуда по всем законам акустики в 10 раз сильнее и громче и лозунг руководства - "Работать завтра лучше, чем сегодня", - в подполье толкуют однозначно: сегодня работать смысла не имеет.
(с)